«Я ловил момент, но не поймал и только сломал часы. Теперь я знаю, что это невозможно. Также невозможно «Ловить эпоху», потому что это такой же момент, только побольше.

Другое дело, если сказать: «Запечатлевайте то, что происходит в этот момент». Это совсем другое дело. Вот, например: Раз, два, три! Ничего не произошло! Вот я запечатлел момент, в который ничего не произошло.

Я сказал об этом Заболоцкому. Тому это очень понравилось, и он целый день сидел и считал: раз, два, три! И отмечал, что ничего ни произошло».

Даниил Хармс

«Закрытые» и «открытые» ситуации

Политическая аналитика беларусской ситуации «после 2006-го» очень напоминает этот хармсовский анекдот: раз, два, три... и мы фиксирует то, что ничего не произошло. Последние президентские выборы стали своеобразным символическим рубежом, когда ситуация в Беларуси качественно изменилась, подвергаясь действию долгосрочных тенденций. Яркие актуальные события перестали быть тем, что имеет существенное значение для понимания ситуации и тем более для адекватного и эффективного действия в ней. Большой временной лаг, в котором возможны существенные изменения, переводит нашу ситуацию в разряд «закрытых» — ситуацию застоя. Никто из актуально присутствующих акторов, или субъектов общественно-политического поля, не соразмерен масштабам этих долгосрочных тенденций[1], они не имеют возможности ни влиять на их разворачивание, ни избежать влияния этих тенденций на них самих. Режим все также «кубинизируется», оппозиция все также «арафатизируется», гражданское общество все также пребывает в апатии[2].

Если «открытая» ситуация 2004-2006 годов предоставляла независимым гражданским силам определенные шансы, то сегодня таких шансов нет, они безнадежно упущены. Не будем разбирать почему, об этом уже достаточно написано, просто «запечатлим» актуальный момент: в политической ситуации Беларуси ничего не происходит. Возможно, это покажется эпатажным заявлением, но даже июльские взрывы и сентябрьские парламентские выборы влияют на Беларусь не больше, чем вспышки на солнце.

Типология политических ситуаций как «открытых» и «закрытых» не канонична для политической науки, но она позволяет кое-что понимать и различать в структуре актуального момента. Основанием для такого деления выступает отношение между ситуацией и действующими в этой ситуации субъектами.

Общественно-исторические ситуации не существуют сами по себе. Это всегда чья-то ситуация. Всегда есть некто (индивидуальный или коллективный субъект), для кого эти конкретные обстоятельства являются ситуацией его деятельности, и именно его последующие действия определяют все дальнейшее развитие ситуации. В редуцированном виде это иллюстрировалось в тех положениях диалектического материализма, где говорилось о «выходе на историческую сцену» новых общественных сил (буржуазии, пролетариата и т.п.) и «выполнении» или «невыполнении» ими своей «исторической роли». Для вульгарных марксистов, правда, роль и действия таких субъектов всегда предопределены исторической закономерностью, что для нас совсем не очевидно. Способность выполнить или не выполнить свою историческую миссию в значительной степени определяется мышлением и волей действующих на исторической сцене актеров. Но оставим пока эти вопросы в стороне, здесь нам важно подчеркнуть лишь соответствие между ситуациями и действующими в них субъектами:

• «ситуация» появляется как таковая только в отношении определенного субъекта действия;
• ситуация предъявляет определенные требования к действующим субъектам;
• действия субъектов определяют развитие ситуаций.

Ситуация «открыта», когда есть субъекты, которые понимают данные обстоятельства как «свою ситуацию», которые соответствуют требованиям ситуации и получают «доступ» к ней, а в результате могут продуктивно действовать и изменять данную ситуацию. Ситуация «закрыта» для тех, кто не соответствует требованиям ситуации, не может оказывать существенного влияния на нее. Они становятся фоном, элементом ситуации, декорацией для действия, разыгрываемого иными действующими лицами.

Смену ситуаций в стране можно представить как смену требований к субъектам действия, их формам организации, типам и способам деятельности. Каждые новые обстоятельства «открывают» возможности действия для тех или иных политических субъектов, для того чтобы внести свой вклад в развитие ситуации и в будущее страны. Все, вроде бы, просто, но важно различать свои и чужие ситуации и быть готовым к мобильности форм и способов действия. Нормы и принципы политической деятельности могут оставаться неизменными, а вот конкретные исторические формы реализации политики всегда разные. Абсурдно и смешно, например, спрашивать, почему это афинские метеки не сформировали партию национальных меньшинств и не требовали себе места в правительстве Перикла?! Политические партии в Беларуси после 2006 года — тоже анахронизм, но в этом случае никто не смеется. Но именно гибкость мышления и организации сложнее всего осваивается в беларусском политическом поле.

Это и понятно, ведь, если один действующий субъект уступил свое место (главную роль) другому, то первый не перестал существовать, не исчез и не испарился. Вовсе нет, он может продолжать свою деятельность, однако уже не оказывая решающего воздействия на ход политического процесса, для него ситуация становиться «закрытой». По инерции второстепенного игрока можно воспринимать за «главного», и лишь вопрос времени, чтобы не только легкомысленные дети, но и взрослые серьезные люди признали, что «король-то голый». Встроенная в современную демократию функция критики, публичных дебатов, экспертизы и т.д. быстро расставляет все на места, однако в отсутствие таких институтов публичности пребывать в иллюзиях можно довольно долго.

* * *

Попробуем представить политическую историю страны как смену «открытых» и «закрытых» ситуаций и, соответственно, смену типов субъектов деятельности, для которых эти ситуации даны как «открытые» или как «закрытые». Сейчас мы рассмотрим только тех субъектов, которые занимают такие позиции, что принимаемые ими решения и действия определяют будущее страны. Собственно, такие позиции и являются в полном смысле этого слова политическими, они определяют политику по «большому счету». Чаще всего, каждая ситуация определяется «борьбой» двух основных субъектов, которые пытаются влиять на ее развитие.

Время борьбы «народных фронтов» и старых номенклатурных элит 1980-х — начала 1990-х годов давало и тем и другим шансы определять общественно-политическое будущее страны. Они были главными на политической сцене. Принятие декларации о государственном суверенитете, начало рыночных реформ, введение в обращение собственных денег, создание собственных институтов управления — все эти ключевые для страны решения были результатом борьбы советской номенклатуры и Беларусского народного фронта. Пониманием и установками этих двух политических субъектов определялось будущее страны.

Но уже к 1992-1993 году их время безвозвратно ушло, «открытая» ситуация для них закончилась, и на политическую сцену вышли другие действующие лица. Время 1992-1995 годов — это время открытых возможностей для практически любых небольших групп, но только тех, которые были организованы по новым принципам, с новыми (непривычными для беларусского общества) установками, целями и, главное, амбициями. Это время наибольшей социальной мобильности. Распад советских экономических, политических и правовых институтов, параллельное становление новых отношений привели к временной децентрализации власти в стране. Распались старые иерархии и властные монополии, новые еще не сформировались, границы между слоями и стратами стали легко проницаемыми, что давало шансы легкого входа в структуру элит, немыслимо быстрого карьерного роста. Главной характеристикой политических субъектов, для которых ситуация 1992-1995 годов была «открытой», можно считать мобильность и гибкость, в первую очередь, организации. Это ясно понималось группой, выдвинувшей молодого и амбициозного депутата Верховного Совета Александра Лукашенко в кандидаты на первых президентских выборах 1994 года.

Придя к управлению государством, эта группа предприняла шаги к ограничению мобильности, концентрации и централизации власти. К 1995 году доступ к позициям влияния на политическую ситуацию стал существенным образом затруднен и возможен далеко не для всех. Теперь для выхода на политическую сцену требуется большая концентрация ресурсов и большая организационная дисциплина. В это время наибольшим весом (в режиме пока еще не достаточно устойчивого авторитаризма 1995-1999 годов) обладали политические партии и другие формально-организованные политические субъекты. Тогда же и происходит их массовый рост. Но нарастание авторитарных тенденций, связанное с разгоном старого и кастрацией полномочий нового парламента, ликвидацией института свободных выборов, постепенной ликвидации независимых СМИ, коллапсом публичного поля, приводит к тому, что партии утрачивают свое ведущее политическое значение. «Первый сектор» огосударствяется и становится неотличимым от государственного управления. Для политических партий и политических лидеров просто не остается пространства деятельности, все это пространство занято государством. В 1999 году знаменитый общественно-политический диалог, организованный при посредничестве КНГ ОБСЕ, стал последним из набора шансов для партийной оппозиции, которым она также не смогла воспользоваться. Политическое пространство как пространство ведения общих дел фактически сворачивается и сводится к декоративным и ритуальным действиям.

С этого момента (2000 год) эстафета переходит к организациям гражданского общества, это начало «открытой» ситуации для них. Политика с этого момента смещается в «третий сектор», где сохраняются независимые от государства субъекты с собственными политическими интересами. Однако организованные структуры гражданского общества и вытесненные в «третий сектор», свернутые до уровня НГО политические партии не смогли переломить ход политического процесса и остановить рост огосударствления и авторитаризма. Объединенная демократическая оппозиция, состоящая из партийных структур и структур гражданского общества, ведомая единым кандидатом еще имела бы смысл в ситуации 2001 года (в ситуации жесткого авторитаризма), но была уже совершенно бесполезна в ситуации выборов года 2006-го (неототалитаризм). К последним президентским выборам организации и формально-организованные группы гражданского общества уже не имели того значения, которое у них было в 2000-2001 году. За 5 лет организованное гражданское общество было расколото и деморализовано, лишено законных источников существования, и ситуация для них «закрылась».

Последний шанс вписаться в серию «цветных революций» сохранялся для Беларуси до 2006 года. Однако, в ситуации 2004-2006 годов для эффективной деятельности была необходима концентрация ресурсов и воли всех независимых от государства субъектов: организованных и неорганизованных, формальных и неформальных, вплоть до отдельных людей. И этого уже нельзя было добиться в существующих институциональных формах[3]. Для выхода к ресурсам «широкого» гражданского общества была нужна реорганизация в децентрализованное общественное движение, характеризуемое не столько четкой организационной оформленностью, сколько общей стратегией действий и общими целями. Ситуация 2004-2006 годов была открыта только для такой формы, как «движение». Провал в создании такого движения, стал причиной сокрушительного поражения всех демократически настроенных сил беларусского общества в 2006 году.

Сегодня такая «движенческая» организационная форма (и, в частности, «Движение» («Рушэньне»), организованное в 2005 году Владимиром Мацкевичем) лишена возможности быть тем, чем оно было (не говоря уже о том, чем могло бы быть) в 2004-2006 году. После выборов и для нее ситуация стала «закрытой». Можно, конечно, делать вид, что оно по-прежнему способно играть значимую роль, как это делает Движение «За Свободу» и Александр Милинкевич, но это далеко не так[4]. К сожалению, ни тогда, ни сейчас практически никем не был понят сам принцип организации движения и его отличие от других форм субъектности на политическом поле. Движение само по себе лишено выраженной структурной формы, оно не есть субъект деятельности. Если же собственно движение (процесс) замещается неким деятелем, представленным в той или иной организационной форме, то это разрушает сам принцип движения.

Итак, за последние 20 лет беларусы пережили смену нескольких типов политических ситуаций:

• демократический транзит (1980-е — начало 1990-х годов);
• период квазидемократии и открытой политической борьбы (1992-1995 годы);
• период институционального политического противостояния (1995-1999 годы);
• период институционального политического противостояния государства и гражданского общества (1999-2004 годы);
• период неинституционального политического противостояния государства и гражданского общества (2004-2006 годы);
• период культурно-политического противостояния (с 2006 года).

Соответственно, менялись и действующие лица политической сцены.

* * *

Для наглядности представим все в нижеследующей таблице (см. таблицу 1).

Табл. 1.

На настоящий момент мы фактически имеем такую ситуацию, в которой ни один политический субъект, кроме властной группы, не может определять ход развития страны. В таких ситуациях субъектами, для которых ситуация остается открытой, являются «диссиденты» — интеллектуалы, занимающие активную культурно-политическую позицию. Пока в Беларуси никто не занимает такую позицию. Т.е. интеллектуалы как бы физически есть, но все происходит «без них» (Валентин Акудович). Их «как бы присутствие» ничего не меняет, никто из них не имеет достаточного авторитета и статуса для влияния на ситуацию. Однако, как бы ни печально выглядела ситуация, они и только они сохраняют возможность действовать и именно от них зависит то, каким именно будет будущее страны. Гражданское общество проиграло борьбу за самое себя, полностью подчинившись государству, но для диссидентов ситуация «открыта». Линия фронта сместилась в культурно-политическую плоскость, в настоящее время политическая борьба разворачивается в пространстве знания, мышления, идей и личностей, и те, кто действует в этом пространстве (от поэтов до ученых и философов), становятся главными субъектами политического процесса.

Инерция восприятия и самовосприятия

Обобщим сказанное выше. «Няма таго, што раньш было», «нельзя дважды войти в одну и ту же реку», каждому отведено свое время и, упустив его, не наверстаешь. Новые ситуации для своего развития требуют новых форм организации деятельности, иных, чем прежде, структур и организационных форм. Но вот беда, из-за инерции восприятия, в отсутствии рефлексии и адекватной аналитики, валяющемуся на обочине истории деятелю кажется, что он по-прежнему на коне. Хрестоматийный пример — оппозиционные политические партии. Все они, как пел Сергей Шнуров и группа «Ленинград», прочно «застряли в своем времени и им не избавиться от этого бремени». Доходит до анекдотичных ситуаций, когда только при абсолютном непонимании своего места и роли в актуальной ситуации можно изображать что-то такое: «ОДС потребовал от властей...», «Лебедько предъявил Лукашенко ультиматум...», «Беларусский народный фронт выдвигает условия властям...»[5].

В таких же иллюзиях по поводу Беларуси пребывают и внешние субъекты. Международное сообщество мыслит ситуацию в категориях 1996-1999 годов. Для них основное событие в стране — это выборы, основные действующие субъекты — партии, политические коалиции и другие политические субъекты и их лидеры.

И те, кого сегодня в Беларуси называют политиками, и та часть международного сообщества, которая поддерживает их, опаздывают в своем понимании ситуации лет на десять. Возня с председательством в БСДП(НГ) или исключение из партии Алеся Михалевича — бессмысленны. Александр Козулин без партии и Алесь Михалевич как «свободные радикалы» куда более адекватны ситуации, чем они же в роли партийных функционеров. Пришло время личностей, структуры значения и смысла не имеют.

Зачем же тогда цепляться за партийные и другие оргструктуры? Зачем пытаться регистрировать новые партии и движения («За Свободу», БХД)? В логике влияния на внутреннюю ситуацию это глупо. Но, учитывая вакуум внутренних ресурсов, в логике получения внешней поддержки функционирования — это важно, поскольку наличие оргструктуры, желательно легальной и зарегистрированной государством, значительно повышает шансы на получение поддержки. Это создает порочный круг: беларусские политики и аналитики снабжают Запад неадекватным знанием — Запад, исходя из этого знания, формирует программы поддержки — беларусские политики ориентируют свои действия на эти программы.

В результате, ситуация консервируется и воспроизводиться в неизменном виде. При этом власть гораздо современнее в своих представлениях о ситуации, что позволяет ей легко переигрывать своих оппонентов в лице европейского сообщества и беларусской демократической оппозиции.

Про взрывы, выборы и другие «события»

Используя знания об открытых и закрытых ситуациях, попытаемся все же понять, что действительно сейчас происходит в стране, какие события имеют значение, а какие — лишь шум и создание видимости бурной деятельности.

При общей безсобытийности и неизменности ситуации в стране, что-то так или иначе случается. СМИ пишут новости, в блогах разгораются дебаты и обсуждения. Создается эффект какой-то динамики, кажется, что что-то меняется, но это ложный эффект, мираж. Возьмем самый громкий факт последнего времени — террористический акт на праздновании официального Дня Независимости. Как нам определить: это вообще было или этого не было?

Наиболее часто задаваемые вопросы по поводу теракта («злостного хулиганства», по официальной версии): «Кто это сделал?» и «Кому это выгодно?». Наиболее заслуживающий доверия ответ на эти вопросы будет одним и тем же: «Не знаю и не могу знать». Все остальные рассуждения на этот счет не более чем безосновательные гипотезы и версии. Пожалуй, сегодня следует задавать вопросы, отталкиваясь от того, что уже случилось, того, что мы можем знать наверняка. И это такие вопросы: «Для кого случившееся стало событием?», «Кто и как воспользовался этим событием?» и «Как это повлияло на ситуацию в стране?».

Для кого случившееся стало событием? События, вообще говоря, не существуют сами по себе, отдельно от того, кто их воспринимает и как-то к ним относиться, вне этого отношения можно считать, что ничего и не происходило. Вяло-апатичное, практически «никакое» реагирование общества было отмечено. Нет ни испуга, ни большого волнения, как будто ничего и не было. Естественно, это стало трагедией для пострадавших, их семей и знакомых. Это было событием для тех, чья работа связана с событийностью, в первую очередь СМИ. Это больно резануло по какой-то части сочувствующих граждан. Ну и конечно, отреагировали те, кто вынужден реагировать «по долгу службы»: медики, правоохранительные органы; власти (скорее, причем из идеологических соображений — все-таки День Независимости); демократические активисты из обоснованного опасения репрессий в их отношении.

Кто и как воспользовался этим событием? Задело событие достаточно много людей, но воспользоваться этим, конвертировать это в некие значимые действия и эффекты смогла только власть. Причем в нескольких направлениях: для организации перестановок внутри властной группы, для создания ситуации неопределенности, для превентивного устрашения оппозиции перед выборами. Наиболее в этом интересно второе. Неопределенность как таковая выгодна тем, что повышает общий уровень контроля над ситуацией, позволяет в любой момент предпринимать любые радикальные шаги, не заботясь о дополнительной легитимации этих действий. Очевидно, что есть некое поддержание тонуса после всей этой истории, но очень уж осторожное, чтобы все было напряжено, но без лишней паники. Постоянно случаются какие-то инциденты в метро с забытыми вещами, появляются непонятные «ложные фотороботы» подозреваемых, задерживаются и отпускаются по подозрению в совершении этого преступления активисты оппозиции, проводится опрос населения в неслыханном масштабе и т.д. По всей вероятности, эту неопределенную ситуацию «после взрыва» будут длить столько, насколько хватит ее внутреннего ресурса. Потом напряжение поддерживать станет сложнее, вот тогда кого-то либо точно посадят, либо спустят на тормозах, как в случае с витебскими «инцидентами».

Как это повлияло на ситуацию в стране? Был ли нарушен привычный ритм жизни? Очевидно, нет, как будто бы снова ничего не произошло.

Еще в меньший заряд событийности и возможностей для изменения ситуации несут в себе предстоящие выборы. Какое бы решение ни принимали любые деятели оппозиции (участвовать в выборах или не участвовать в выборах) — это не повлияет на ситуацию в целом. Выборов вроде как вообще нет, почти не для кого:

«На улицах тихо (уже и эхо минского взрыва затихло). В автобусах и метро — та же обычная для Беларуси тишина. Стены остаются чистыми. В почтовых ящиках — обычный рекламный мусор. Даже на кухнях — разморенные летом вялые разговоры. Выборов нет. Их нет в РЕАЛЬНОЙ жизни. Они есть только на страницах интернет-сайтов» // Андрей Александров, «Скучные выборы»[6].

Некое призрачное значение выборы приобретают только при включении в анализ внешнего фактора в виде все того же Запада. Степень открытости процедуры выборов — еще один, помимо освобожденных политзаключенных, предмет торга беларусских властей с ЕС. Однако, уровень контроля режима над избирательным процессом таков, что позволяет провести выборы с произвольно регулируемым уровнем прозрачности. Можно допустить тех или иных конкретных альтернативных кандидатов в парламент, а можно и не допустить. Но, в целом и общем, это мало на что влияет:

«В конце концов, не имеет значения, насколько режим признает существование оппозиции: на уровне наличия полудюжины оппозиционных партий или на уровне наличия полудюжины оппозиционных депутатов. Это не будет бегством из оппозиционного гетто — просто перевод в другую камеру. Палата у нас работает ведь непублично, депутаты там как в заточении» // Юрий Чаусов, «Объединенные демократы на бульваре Сансет»[7].

Выборы, выпуск политзаключенных — это возможность что-то продемонстрировать в Европе или России, как-то повлиять на их действия в отношении Беларуси, собственно, о внутреннем значении тех же выборов уже никто и не говорит. Хотя некоторое значение они все-таки имеют, правда, не в национальных, а в локальных масштабах, ограниченных рамками интересов местных элит, малых групп и отдельных лиц. Кто-то, например, уйдет «на повышение» в парламент с должности председателя районного исполнительного комитета, кто-то придет на его место. Это изменит конфигурацию исполнительной власти на местах. Но для политической системы страны все эти локальные сдвиги будут неощутимы.

* * *

В итоге, единственным субъектом действия на политическом поле Беларуси остается государство, властные структуры. Только для них возникающие обстоятельства — действительно ситуации деятельности. Правда, в отсутствие других субъектов это уже не собственно политическое поле и политическая деятельность, а, скорее, деятельность управления и администрирования. И для политической аналитики здесь нет ни реальных событий, ни предмета обсуждения. Пережевывание возникающих обстоятельств, по сути, аналитикой не является.

На что же тогда следует направить внимание и аналитиков, и деятелей, сохраняющих стремление к переменам в стране? В нашем описании ситуация выглядит примерно как «конец истории», конец всех маломальских возможностей для действия. Но это не совсем так: это конец очередного периода, это момент, когда происходит смена тех субъектов, для которых новая ситуация — «открыта». Таковыми в новых условиях становятся диссиденты. Но сказать так — это почти ничего не сказать. Когда мы обсуждали и анализировали историю смены открытых и закрытых ситуаций на протяжении последних 20 лет, мы делали это ретроспективно. Мы имели эмпирический материал, уже произошедшие, реальные события, и только упорядочивали его с помощью выдвинутой модели понимания и объяснения. В отношении сегодняшней и будущей ситуации мы не можем так сделать.

Когда мы говорим о диссидентах как новых субъектах политического, а точнее, культурно-политического пространства, мы, скорее, предполагаем и проектируем такую позицию как единственно возможную в новых обстоятельствах. Это проектирование осуществляется, конечно, на основе знаний и, прежде всего, знаний об условиях советской тоталитарной системы. Основная характеристика такой позиции, которая делает ее реальным субъектом политики, состоит в том, чтобы «играть на повышение», задавать такую интеллектуальную и культурную планку, которая недостижима в рамках тоталитарной системы. В данных условиях влиять на развитие страны можно, только предлагая «самый лучший продукт» в плане мышления, идей, произведений искусства и образцов личности. Причем такой продукт, который невозможно будет не признать ни сторонникам, ни противникам. В тоталитарной системе на это способны лишь личности.

Но в сегодняшней Беларуси «диссидентство» — это пока лишь возможность или, как мы говорим, «незанятая позиция». При этом мы утверждаем, что только она остается реальной позицией, из которой возможно изменение ситуации. А значит, она должна быть заполнена, и это «заполнение» (появление диссидентов в Беларуси) и есть основное дело достойное того, чтобы быть причастным к нему для тех, кто желает изменений. Это и является основным событием, возможно, длиною в годы, которое стоит отслеживать и анализировать.

Обозначая нынешнюю ситуацию как конец одного периода в истории страны и начало другого, как смену субъектов, мы видим, что она все же существенно отличается от предыдущих аналогичных ситуаций. Все, кто понимает или интуитивно чувствует, что время политики закончилось, не видят новых возможностей и перспектив. Во всех предыдущих аналогичных ситуациях смены основных действующих субъектов, новые типы таких субъектов уже присутствовали в политическом поле в зачаточном состоянии или хотя бы в виде норм деятельности, живых, реальных образцов. С диссидентством в Беларуси все значительно сложнее. Такого образа жизни не только никто сейчас не ведет, но и практически никто в стране не вел. Поэтому такая позиция и такой политический субъект даже с трудом мыслится в наших условиях. Т.е. абстрактно, конечно же, никаких проблем нет, а вот конкретное воплощение ставит много вопросов. Является ли диссидентство личной позицией и зависит от воли и мужества человека или же это еще и определенная организация социальной среды вокруг него? Какие требования предъявляет позиция диссидента к человеку? Какие требования наличие такой позиции в стране предъявляет к другим людям и их деятельности?

На эти вопросы пока нет понятных и четких ответов. И действительные ответы можно давать только в процессе попыток реализации (формирования и заполнения) такой позиции как беларусский диссидент XXI века.

[2] Долгосрочные тенденции «кубинизации», «арафатизации» и пассивности гражданского общества были обозначены в аналитиках Агентства гуманитарных технологий весны-лета 2006 года.

[3] Яркий показатель этого — появление (с 2004 по 2006 годы) множества новых молодежных реальных и виртуальных групп и организаций, выражающих открытое недоверие традиционным политическим партиям и НГО.

[4] Движение «За Свободу» так и не смогло преодолеть стереотип сверхценности оргструктур и, по сути, не стало действительным движением. До настоящего времени Движение «За Свободу» мало чем отличается от обычной НГО.

[5] См., например: http://naviny.by/rubrics/politic/2008/07/05/ic_news_112_293205/, http://news.tut.by/politics/67466.html, http://charter97.org/ru/news/2008/8/9/8862/.

[6] См.: http://baj.by/m-p-viewpub-tid-10-pid-46.html.

[7] См.: http://nmnby.eu/news/analytics/1491.html.