Понимание коммунизма жителями бывшего СССР затруднено тем, что у них не было идеологического выбора. Коммунизм был единственной доктриной со встроенным в нее принципом: «Кто не с нами, тот против нас», поэтому все, что не есть коммунизмом, было просто неразличимо.

Но в Европе коммунизм сосуществует наряду с несколькими большими идеологическими системами: либерализмом, консерватизмом, национализмом. Все эти системы взглядов, представлений, доктрин, программ и стратегий сложились в эпоху модерна или Просвещения. Взаимодействие этих идеологических систем определяет жизнь и развитие европейской цивилизации, по меньшей мере, два столетия.

Почему только этих, а не еще многих других? Есть ведь еще роялизм, анархизм, синдикализм, фашизм, империализм, клерикализм, феминизм и множество всяких «-измов»! У каждого есть единственно или частично верное учение. На основе каждого из «-измов» может быть запущено движение, создана партия. По поводу каждой идеи этих «-измов» может вспыхнуть социальный или политический конфликт, вспыхнуть восстание или начаться война. Но мы никогда не сможем разобраться в этом идеологическом хаосе, если все внимание обратим только на один конкретный «-изм» и его внутренние идеи и способ рассуждения. Более того, сосредоточив внимание на каждом из них в отдельности, мы обнаружим не только его отличие от других «-измов», но и найдем внутренние несоответствия и противоречия в нем самом, которые становятся поводом для появления новых, еще более мелких «-измов».

Что самое забавное, дивергенция, сепаратизм и эмансипация «-измов» внутри каждого из них отвлекает внимание от споров и конфликтов со старыми идеологическими системами, обостряет борьбу между вчерашними единомышленниками. Вчерашние друзья становятся самыми ярыми врагами.

В каждом из «-измов» появляются свои ортодоксы и фундаменталисты, оппонирующие ревизионистам и оппортунистам, в каждом из разбегающихся движений появляются левые и правые уклоны. Потом они могут сходиться в борьбе с общим врагом или поглощать друг друга.

Но меня интересует, в первую очередь, коммунизм. Внутри коммунистического течения с самого начала сосуществовали несколько разных «-измов», одни были более проработаны, другие просто возникали вокруг какого-нибудь харизматичного лидера. Анархисты, фурьеристы, бланкисты, прудонисты, социал-демократы, меньшевики, большевики, троцкисты, маоисты и... даже примкнувший к ним Шепилов.

Защитники коммунизма в наше время используют это множество «-измов», чтобы отбиваться от нападок. Стоит обратить внимание на массовый террор, устраиваемый коммунистами, как сразу же говорят, что это сталинизм и маоизм, а не коммунизм. А коммунизм — это Валлерстайн и Грамши, за которыми нет таких преступлений. Меньшевики сваливают преступления и грехи на большевиков, большевики — на троцкистов, коммунисты «с человеческим лицом» открещиваются от сталинистов. Именно поэтому, никогда в критике коммунизма нельзя следовать по навязанному самими коммунистами пути рассуждения — этот путь ведет в дебри, из которых никогда не выбраться. Многие там и остаются, проводя всю жизнь в бессмысленных спорах о природе прибавочной стоимости и мировой революции, в лучшем случае, или просто заняты мелкой грызней, в которой протекает вся жизнь Алена Бадью или Луи Альтюсера. Самое безобидное занятие для коммунистов — это эстетика и жаркие споры о произведениях современного искусства, о которых забывают сразу же, как только затухают споры о них.

Мы пойдем другим путем. Рассмотрим те большие нарративы, на которых построены крупнейшие идеологические системы эпохи модерна и постмодерна (если они в этом хоть чем-то различаются), и картины мира, созданные ими.

Для начала я должен сделать важное заявление:

Нет таких идеологий и идеологических систем, за которыми не числились бы многочисленные преступления, ошибки и грехи.

Консерваторы и либералы ответственны за имперский колониализм, жестокую эксплуатацию и ограбление колоний, периодические экономические кризисы. Националисты — за многочисленные войны, восстания, проявления тотальной жестокости, вплоть до геноцида. Коммунисты — за террор и уничтожение самого большого числа людей, ради торжества своих идей.

Однако за конкретные преступления должны отвечать конкретные виновные. Должен ли Бухарин отвечать за преступления Сталина, а Хрущев — за преступления Берия? Впрочем, у этих и своих преступлений достаточно.

Но должны ли Максим Горький и Сергей Эйзенштейн отвечать за преступления сталинизма, если они были частью идеологического и пропагандистского аппарата сталинизма?

А Кнут Гамсун или Лени Рифеншталь должны ли ответить за преступления нацизма?

Отвечает ли Редьярд Киплинг за преступления англичан в Индии?

Все нацисты — преступники. А коммунисты? Но с преступлениями надо разбираться отдельно, а с нарративами и идеологиями — отдельно.

Нельзя наказывать человека за взгляды, которые он разделяет, но не совершает преступлений, даже если эти взгляды напрямую подталкивают к преступлениям. Даже если человек на словах одобряет преступления, совершенные в соответствии с его взглядами. Нельзя наказывать за образ мысли. Но это не значит, что нельзя оценивать, анализировать и осуждать тот или иной образ мысли. Есть такие типы мышления, такой образ мысли, которые подталкивают к преступлениям. Впрочем, любой образ мысли может быть извращен и дать толчок к преступлению. Именно поэтому нужна критика любой идеологической системы. Как говорили схоласты в свое время: «Причина зла есть ошибка в мышлении».

Мелкие «-измы», враждуя и полемизируя друг с другом, разбираются с нюансами и мелочами, не затрагивая общего для них образа мысли. В такой полемике критика и критическое мышление не востребованы, там редко прибегают даже к эмпирическим и феноменальным аргументам, чем мельче «-изм», тем больше в нем схоластики и пустых абстракций. В больших же идеологических системах видны способы мышления и образ мысли, хотя они редко рефлектируются адептами этих идеологий и носителями нарративов.

Нарратив идеологической системы включает в себя несколько обязательных комплексов идей и представлений.

Аксиологическое ядро. Это набор ценностей, имеющих первостепенное значение для идеологической системы. В развитой идеологической системе ценности соотносятся между собой в некоторой структурной целостности. Все ценности связаны друг с другом по принципу тезауруса. В теоретических спорах и построениях это очень удобно — можно начинать рассуждение с любого конца и останавливать его в произвольном месте. Анализ каждой отдельной ценности обосновывает все другие. Но для политических и пропагандистских задач ценности выстраиваются в иерархию, на вершине которой одна или несколько первичных ценностей, вокруг которых строится все остальное.

Либерализм ставит в центр своей системы ценностей свободу. Она и озвучивается первой в триаде: «Свобода, равенство, братство».

Коммунизм в той же аксиологической триаде выделяет равенство.

Консерваторы не так строги и поэтичны при организации своего аксиологического ядра. Там нагромождение самых разных ценностей, и чем более древнее происхождение этих ценностей, тем лучше.

Нас, конечно же, интересует аксиологическое ядро коммунизма — я о нем уже писал в других фрагментах. Здесь лучше остановиться на аксиологическом ядре национализма.

Так, для националистов на вершине пирамиды ценностей располагаются: родина, нация, народ. Если эти ценности оказываются недостаточно убедительными, их приходится укреплять либо другими ценностями (кровь, род, раса, избранность), либо семиотической накачкой (хоровое пение, флаги на каждом шагу, речевки, праздники, образ врага). Французская нация возникала в конце ХVIII века как гражданская на территории, которая давно была единым культурным, религиозным и политическим пространством. Даже война гугенотов с католиками не разрушила этого единства. Другое дело — объединенная Германия, состоящая из разнообразных земель, где родина для каждого немца имела свое уникальное имя: Пруссия и Бавария, Вестфалия и Саксония и пр. Пирамида ценностей не складывалась под единую родину, поэтому были задействованы ценности крови и расы. Национализм французов и немцев имеет в своем ядре одни и те же ценности, но по-разному структурно организованные. Поэтому французский национализм легко сочетался с либеральным нарративом и плохо — с коммунистическим, а немецкий, наоборот, включал в себя коммунистические идеи и был враждебен либерализму, что и привело в итоге к национал-социализму.

Национализмы первой половины XIX века были интеграционными или собирающими разные этнические группы в единую нацию (Франция, Польша, Италия, Германия), во второй половине XIX и в ХХ веке доминировали автономистские и сепаратистские национализмы (что поспособствовало распаду Османской, Австро-Венгерской и Российской империй). Всем были важны ценности родины и нации, и у каждого была своя родина и своя нация. Соответственно, в ХХ веке национализмы первой волны враждовали с национализмами второй волны. Правда, проявлялось это в соответствии со структурой аксиологического ядра. Во Франции, США и Англии национализм как таковой рассматривался негативно, именно как неконструктивный сепаратизм. А национал-социализм в Германии, укрепленный ценностями крови и расы, просто отказывал другим нациям или расам в праве на существование. И постепенно немецкий национализм стал рассматриваться как парадигматический для любого национализма. В идеологических и политических манипуляциях любое проявление национализма стало ассоциировать с нацизмом.

Онтология и картина мира. Большие нарративы имеют разные картины мира. Картины мира или онтологии создаются философией. Поэтому философия становится важнейшей частью всех четырех больших нарративов и идеологических систем.

Легче всего с онтологией обстоят дела у либерализма. Основы либеральной картины мира созданы эмпирической английской и рационалистической французской философией, где нет резкого противопоставления идеализма и материализма, нет акцентуации на метафизике и онтологии. Эмпиризм бэконовско-локковского направления и рационализм декартовского направления разрабатывали методологию естественных наук, закладывали основания научной картины мира в противовес религиозной картине. Многие философы этих направлений сами были либералами. И либерализм, как политическое учение и идеологическая система, базируется на онтологии природы, на научной картине мира, он терпим или индифферентен к религии.

Научная картина мира не чужда и консерватизму, но консерваторы не склонны порывать с религией. Консерваторы могут быть агностиками и атеистами, но религия часть традиции, а традиция в их системе ценностей занимает важное место. Поэтому консерватизм в отношении онтологии эклектичен. При необходимости консерватизм может апеллировать как к природе, так и к Богу.

Еще эклектичнее в онтологическом отношении национализм. Как правило, националистов не волнуют теологические споры, они принимают ту конфессию, которая наиболее распространена в сообществах, из которых они строят нацию, их религиозность прагматична и утилитарна. Впрочем, как и их отношение к науке. Наука с ее картиной мира националистов интересует постольку, поскольку может обосновать существование нации, ее особенность и отличие от других. Поэтому националисты часто увлекаются псевдонаучными изысканиями, антропологией, этологией, геополитикой, а в крайних проявлениях — евгеникой. Эклектика национализма проявляется еще и в том, что они легко сочетают в своих программах и стратегиях национализм с другими нарративами, может быть либеральный национализм (собственно, в таком виде он и возникал первоначально), коммунистический национализм, но чаще всего — консервативный.

Самую большую проблему онтология и картина мира представляет для коммунистического нарратива, который вырос из мифологической картины мира, из идеалистической мечты.

Если бы не Карл Маркс, коммунизм оставался бы уделом маргиналов и эскпатов. Никаких иллюзий относительно современных и прошлых утопистов и мечтателей у Маркса не было. Вот его слова из «Манифеста коммунистической партии»:

«Социалистическая и коммунистическая литература Франции, возникшая под гнетом господствующей буржуазии и являющаяся литературным выражением борьбы против этого господства, была перенесена в Германию в такое время, когда буржуазия там только что начала свою борьбу против феодального абсолютизма. Немецкие философы, полуфилософы и любители красивой фразы жадно ухватились за эту литературу, позабыв только, что с перенесением этих сочинений из Франции в Германию туда не были одновременно перенесены и французские условия жизни. В немецких условиях французская литература утратила все непосредственное практическое значение и приняла вид чисто литературного течения. Она должна была приобрести характер досужего мудрствования об осуществлении человеческой сущности».

Еще цитаты:

«Истинный» социализм распространялся как зараза. Вытканный из умозрительной паутины, расшитый причудливыми цветами красноречия, пропитанный слезами слащавого умиления, этот мистический покров, которым немецкие социалисты прикрывали пару своих тощих «вечных истин», только увеличивал сбыт их товара среди этой публики»;

«За весьма немногими исключениями все, что циркулирует в Германии в качестве якобы социалистических и коммунистических сочинений, принадлежит к этой грязной, расслабляющей литературе»;

«Они все еще мечтают об осуществлении, путем опытов, своих общественных утопий, об учреждении отдельных фаланстеров, об основании внутренних колоний [Home-colonies], об устройстве маленькой Икарии — карманного издания нового Иерусалима, — и для сооружения всех этих воздушных замков вынуждены обращаться к филантропии буржуазных сердец и кошельков. Они постепенно опускаются в категорию описанных выше реакционных или консервативных социалистов, отличаясь от них лишь более систематическим педантизмом и фанатической верой в чудодейственную силу своей социальной науки».

Естественно, Маркса с его страстным желанием переломить ход истории современные ему социалисты и коммунисты были не попутчики.

Его не устраивали упрощенные представления коммунистов о мире, об истории и общественном развитии. Будучи хорошим учеником Гегеля, Марк меньше всего надежд возлагал на человека, личность, человеческие качества. Мир для гегельянца Маркса был историей разворачивания абсолютного духа и идеи.

Коммунистическая идея его захватила самого, но в еще большей степени он видел в ней потенциал для овладения массами: «Истинный» социализм распространялся как зараза». И Маркс ясно представлял себе, как нужно использовать энергетику масс, охваченных «одной лишь думы страстью». Это нужно использовать для захвата собственности и власти. Захвата и удержания. Эти цели поставлены Марксом перед собой в период между 1844 годом («Немецкая идеология») и 1849 годом (год окончания череды революций в континентальной Европе).

Гегелевский абсолютный дух развивается без участия человека, или индивидуального субъекта. Причины и движущие силы развития лежат вне человека. Маркс такой подход принимал, но не мог с ним смириться, поскольку в нем нет места субъективной воли. В поисках возможности волевого управления историческим процессом Маркс обращается к революционной практике. Революции происходили, их можно было наблюдать, в них можно было участвовать, оставалось только научиться ими управлять. Гегелевский идеализм не позволял управлять историческим процессом, фейербаховский материализм даже задачи такой не ставил:

«Главный недостаток всего предшествующего материализма — включая и фейербаховский — заключается в том, что предмет, действительность, чувственность берется только в форме объекта, или в форме созерцания, а не как человеческая чувственная деятельность, практика, не субъективно. Отсюда и произошло, что деятельная сторона, в противоположность материализму, развивалась идеализмом, но только абстрактно, т.к. идеализм, конечно, не знает действительной, чувственной деятельности как таковой» («Тезисы о Фейербахе»).

Гегель и идеализм дисциплинировали мысль Маркса и требовали рефлексии мышления:

«Вопрос о том, обладает ли человеческое мышление предметной истинностью, — вовсе не вопрос теории, а практический вопрос. В практике должен доказать человек истинность, т.е. действительность и мощь, посюсторонность своего мышления» (там же).

Посюсторонность мышления была представлена в материализме, далеком от практики, интенционально обращенного на объект и не рефлектирующего мышление как свое собственное, так и мышление как пространство разворачивания и развития идей.

«Философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его» («Тезисы о Фейербахе»).

Это упрек и обвинение всем философам, бывшим до Маркса. Сформулировав свою задачу таким образом, Маркс, как честный человек, должен был:

• Дать объяснение миру, построить онтологию. Причем не лишь бы какую, а такую, которая снимала бы противоречия и недостатки материализма и идеализма и позволяла бы человеку (партии, классу, человечеству) управлять миром;
• Синхронизировать человеческую деятельность (деятельность не индивида, а партии, класса, человечества) с динамикой и изменением самого мира: «Совпадение изменения обстоятельств и человеческой деятельности может рассматриваться и быть рационально понято только как революционная практика» («Тезисы о Фейербахе»).

Эта кажущаяся непосильной (особенно после Гегеля) для человека задача была им решена в течение последующих после поражения революций 1848-1949 годов.

Этим интеллектуальным подвигом Маркс снабдил коммунизм самой совершенной онтологией и методологией, поставив его вне конкуренции среди других больших нарративов своего времени, и на много десятилетий вперед.

Ни консерватизм, ни либерализм, ни национализм не имели такой мощной философской базы, как коммунизм, поэтому проигрывали коммунизму в его марксистской версии по всем направлениям и уровням.

Проигрывая марксизму, консерватизм (в меньшей степени) и либерализм с национализмом (в большей степени) вынуждены были учиться у марксизма и заимствовать из него многие идеи, подходы и методы. В некоторых случаях возникали синтетические идеологические системы, самой распространенной из которых является социал-демократическая.

Будучи ревизионизмом в марксизме, социал-демократия:

• вытеснила коммунизм из рабочего движения в развитых странах;
• частично поглотила и ассимилировала некоторые либеральные движения;
• стала основной доктриной многих национальных движений;
• вдохновила консерваторов на пересмотр своих экономических догм и подходов, определив целые периоды в развитии экономики развитых стран (кейнсианство, новая экономическая политика Рузвельта и т.д.).

Текст впервые был опубликован в блоге Владимира Мацкевича в Фейсбуке:

Смотрите также:

• У рабов нет и не может быть совести. Нет ее и у советского человека!

• Активная десоветизация сегодня актуальна как никогда

• Инициатива Мацкевича: 2017 год — Год антикоммунизма!

• Сто лет коммунизма или Год антикоммунизма?

• Декоммунизация сознания

• Экономические реформы нужно начинать с десоветизации и декоммунизации

• Идеалы коммунизма реализованы?

• Общество исполнителей без господ, хозяев и начальников

• Liberté, Égalité, Fraternité

• Популярно про антикоммунизм

• Коммунизм и коммуналка

• Власть и коммунизм

• Беларусь остается «ментально советской» страной

• Повестка дня для Беларуси на 2017 год антикоммунизма

• Панэльная дыскусія «Рэвалюцыя 1917 года і досвед камунізму для Цэнтральна-Усходняй Еўропы» (Відэа)

• Зло есть зло

• Антикоммунизм, коммуналка, человейник и природа человека

• О чем мы говорим, когда говорим о коммунизме?

• Коммунизм и другие идеологии и нарративы модерна

• Гений Маркса и его грехи

• Как соотносятся теория и практика в коммунизме?

• Стрим-программа «Горизонт событий. Антикоммунизм.BY»

• В СССР было самое худшее образование в мире!

• Коммунизм — это зло!

• Победить дедовщину можно только искоренив советские обычаи и традиции

• Колумнисты и коммунисты

• Коммунисты и государство

• Слезть с иглы коммунизма