То, что наше общество больно, почти все знают со времен перестройки.

Первая и главная ошибка таких знающих была в том, что они пытались лечить общество как один организм. Искали лекарство от всего — панацею. Не буду вспоминать все такие попытки. Вторая ошибка была в том, что общество уподобляли не организму, а совокупности больных структур. Считали больными отдельные предприятия, отрасли, институты.

— Ты согласен с тем, что наше общество больно?

— Ну, в некотором смысле.

— А какой еще смысл в этом может быть? Здоровое общество или больное, третьего не дано.

— Отчего же! Бывает инкубационный период, бывает стадия выздоровления, а бывает и такая стадия, когда лечение уже невозможно, только эвтаназия.

— Но это все стадии болезни. Если ты согласен, что общество все же больно, то согласишься, наверное, и с тем, что его нужно лечить?

— Вот поэтому я и сказал с сомнением, что только в некотором смысле согласен с утверждением, что общество больно, подозревая, что ты спросишь про лечение.

— То есть общество больно, но лечить его не надо? Это же противоречие!

— Да нет тут никакого противоречия. Лечить больного может кто-то другой, внешний. А кто может лечить общество?

— Ну, больного лечит здоровый. Тот, кто может и умеет лечить.

— Вот! И кто умеет лечить общество?

— Сложное дело, я согласен. Сначала нужно поставить диагноз, определить болезнь, найти лекарство и начинать лечить.

— Ерунда это.

— Почему ерунда? А какой тогда смысл считать общество больным, если не собираешься его лечить?

— Вот этого-то я и боюсь. Слишком много диагностов, чуть меньше лекарей. Правда, тех, кто может советовать лекарства, клизмы обществу и даже хирургическое вмешательство, даже больше, чем диагностов. Все они в худшем случае — шарлатаны и мошенники, в лучшем случае — наивные бездеятельные романтики, прикидывающиеся радикалами и революционерами.

— И что, ты не видишь никого, кто мог бы поставить правильный диагноз, предложить метод лечения?

— В такой постановке вопроса, пожалуй, не вижу. Тут нужно разбираться с самого начала. Вот скажи, говоря о том, что общество больно, ты имеешь в виду то же самое, что говорят и о больном человеке?

— Да, примерно то же самое.

— Вот видишь, тут уже кроется первая методологическая ошибка. Общество не является чем-то целым, это множество. В этом множестве есть больные и есть здоровые. Как в популяции зубров в Беловежской пуще. Глупо лечить множество зубров сразу и одним лекарством.

— А разве не бывает эпидемий, когда угроза болезни висит над всеми?

— Бывают эпидемии. Но даже в этом случае кто-то заразился, у кого-то иммунитет, кто-то уже выздоравливает. Ко всем элементам множества, или членам общества, нужно относиться по-разному.

— Ну, это понятно.

— А если понятно, то не верь никому, кто пытается продать одно лекарство для всех.

— Так как же быть?

— Сначала нужно перестать зацикливаться на болезни общества и лечить всех, как молодые психиатры или психологи, которые во всем и во всех находят отклонения. Нужно отделять больное от здорового и помогать здоровым членам общества в первую очередь. Особенно, если из всех лекарств у тебя только зеленка.

— Почему нужно помогать здоровым, а не больным? Это не гуманно.

— Напротив, гуманно. Ты же говоришь о болезнях общества, а не человека. Метафора болезни применима к социальным отношениям, а не к людям. В нездоровых отношениях могут находиться вполне здоровые люди.

— Не темни, рассказывай уже, что ты про это думаешь! Ведь это аналогия не с одним целым организмом, а с множеством. И действительно есть больные, нежизнеспособные предприятия и институты.

— Да, есть. Но какой из этого делается вывод? Этим больным предприятиям и отраслям пытаются помогать, спасать. Вместо того, чтобы дать этим нежизнеспособным предприятиям умереть. Даже ускорить такую смерть, чтоб не мучились.

— Какой ты жестокий! Бесчеловечный!

— Глупости! Это большая глупость! Чем быстрее умрет нежизнеспособное предприятие — тем лучше будет людям! Перестаньте путать структуры и человека. В больных нежизнеспособных структурах мучаются люди, а самим структурам не больно. СССР умер, а советские люди живы. Обанкротившееся предприятие вовсе не означает коллективные похороны рабочих, рабочие могут найти другую работу, получше.

— Где ж они ее найдут, когда предприятия мрут одно за другим?

— Именно потому, что люди, правительство, Нацбанк и президент, все вместе помогают тем, чье время истекло и что должно умереть, и чем скорее, тем лучше. Вкачивают туда огромные деньги, заставляя там мучиться людей за мизерную зарплату. Вся экономика уже почти 30 лет напоминает огромный хоспис, в котором умирающие колхозы, предприятия, целые отрасли влачат жалкое существование. Все, что зарабатывает нация, тратится на этот социо-экономический хоспис.

— А что же делать?

— Я же сказал, но ты не услышал, отмахнулся от моей рекомендации как от очевидной глупости.

— И что же ты такого сказал, чего я не услышал? Ничего умного ты пока не сказал.

— Я сказал, что помогать нужно здоровым и сильным. Разве ты этого не слышал?

— Ну, сказал. Подумаешь, что из этого следует практически? Таким советом невозможно пользоваться.

— Возможно. И впервые в стране сделано именно это. Понимаешь! Впервые за 30 лет, со времен умирающего СССР и законсервированного в нашем огромном хосписе совка. Это Декрет № 8.

— Что-что? Что это за декрет?

— Это декрет о помощи и преференциях единственной перспективной и развивающейся отрасли в стране. Это то, что нужно было начинать делать в 1991 году, с первых дней независимости.

— Что именно нужно было делать?

— Помогать сильным и позволять мертвым хоронить своих мертвецов. Так за 10-20 лет мы имели бы живую процветающую экономику.

— Вот как! А говорил, что не знаешь, как лечить.

— А я и не знаю. Метафоры метафорами, аналогии аналогиями. Но общество и экономика — это не только не один целый организм, но даже и не совокупность организмов. Общество — это еще и механизм, сложная система механизмов и технологий.

— Так организм или механизм? Одно из двух, третьего не дано.

— Давай об этом в другой раз.

«БелГазета»