«Бороться с Богом мне незачем, а вот поспорить за Беларусь — есть повод», — пишет философ и методолог Владимир Мацкевич.

Валентин Акудович в одной из своих книг вел «диалоги с Богом».

С Богом можно вести диалоги даже Акудовичу, даже атеистам и агностикам.

Можно возражать и не соглашаться, как Моисей и Иона.

Можно спорить, оспаривать Его решения, как Лот в Содоме.

Можно даже бороться с Ним. Не всем, конечно, но Иаков боролся.

Бороться с Богом мне незачем, а вот поспорить — есть повод.

Уж если есть угроза потери независимости, а значит, и страны как таковой, то уместно спросить у Бога: «За что? За какие грехи?»

А грехов у Беларуси, у нации, у гражданского общества, просто общества — больше, чем достаточно.

Почти как у Содома и Гоморры.

Обычно в этой библейской истории делают акцент не на сути дела, а на окказиональном грехе, на том, что считалось грехом тогда.

А суть в греховности как таковой и в праведности.

Бог задумал уничтожить греховные города.

Лот же, даже временно проживая в Содоме, просил Бога о снисхождении, просил пощадить город, спорил с Ним.

Сначала Бог согласился удовлетворить просьбу Лота, если тот найдет в городе 50 праведников. Ради этих праведников Бог пощадит всех погрязших во грехе.

Лот не нашел 50-ти.

Тогда он стал просить снизить планку — спасти город ради меньшего числа.

Бог пошел навстречу.

Лот снова не насчитал заданного количества.

Так планку понизили в споре до 10 праведников.

И этого количества не нашлось.

Лоту с семьей было позволено уйти из града обреченного.

Дальше — уже другая история.

Как и история с Ириной и Ненивией. Там всё наоборот. Бог хотел пощадить Ненивией и спасти греховное сообщество, всех грешников. Иона же жаждал их погибели.

Но сейчас не о жестокости и доброте Бога, а о споре и торговле Лота с Богом.

Итак, заслуживает ли Беларусь пощады и спасения?

Если бы это было Божье решение, а я был бы на месте Лота, то я бы снизил планку до одного — до индивидуальности.

В наше время категориальная оппозиция «праведность—греховность» не в моде, так в светских разговорах и суждениях не говорят. В ходу другие категории.

Говорят: в стране нет философии.

Заслуживает ли независимости и суверенитета страна, где нет философии?

Ладно, философия волнует только меня и еще нескольких маргиналов.

Но зачем независимость и суверенитет стране, где нет нормального бизнеса, политики, демократии, гражданского общества, кино, искусства и т.д., и т.п.?

Ведь этот аргумент в разных формах звучит не только в соседней стране.

И у нас многие это говорят. И даже больше.

Не сложилась нация, говорят, да и не было ее никогда.

Так может ли такая страна на что-то претендовать или для нее всё потеряно?

Буду оспаривать.

Лет 20 назад в единственной телепередаче, в которой Ким Хадеев принял участие, его спросили:

— Так неужели для Беларуси всё уже потеряно?!

— Нет, — ответил Ким, — не потеряно. Единственное, что может привести к потере — это решить, что всё потеряно.

Так вот, и Ким не принимал такого решения. И я не принимаю такого решения.

Я бы считал, что еще не всё потеряно даже в том случае, если бы так считал один Ким Хадеев.

И, подражая Лоту, я бы просил Бога спасти Беларусь, поскольку в ней есть хоть один беларус, которому она нужна. Потому что достаточно одного, чтобы не всё было потеряно.

Ким умер.

Многие умерли, в том числе и те, ради которых я мог бы просить Бога спасти Беларусь. И уверен, что он услышал бы эти доводы и принял их.

Вчера была годовщина со дня смерти Михала Анемподистова.

Даже если бы в Беларуси был только Михал, я бы мог с полным правом считать, что в стране есть дизайн.

Он есть, и страна, в которой есть дизайн, достойна суверенитета и существования. А Михал — не только дизайн, но и поэзия, и музыка, и многое другое.

— Боже! — Сказал бы я. — Вот человек!

Еще раньше умер Владимир Абушенко. Когда в начале века ему предложили стать заместителем директора Института социологии НАН Беларуси, он в сомнениях пришел ко мне разговаривать. Ведь это полумертвый институт. Социология почти мертва. Можно ли возродить в стране социологию? Ведь что это за страна, где нет социологии?

— Попробуй! — Сказал я ему. — Ведь социология только тогда будет уничтожена, если ты решишь, что она уже уничтожена.

Абушенко так не думал.

Он не смог возродить институт, после его смерти институт еще глубже скатился.

Но ученики Абушенко издали его посмертную книгу. Это лучшая книга по социологии в Беларуси. Она на русском языке, и, думаю, она лучшая русскоязычная теоретическая книга по современной социологии.

Есть эта книга — есть в стране социология!

— Боже! — Сказал бы я. — Если в стране есть социология, страна должна жить! И пока есть хоть один, пусть хоть один, ученик Абушенко, пусть она живет.

Также я приводил бы Богу аргументы про Александра Грицанова и философию.

Это достойно! Это аргумент за то, что страна должна жить. Не всё для нее потеряно.

А еще были Петр Марцев, Виктор Ивашкевич. Это были индивидуальности, личности, единицы, но неповторимые единицы. Ради них должна жить страна.

— Боже! Давай не будем считать десятками! Люди единичны, индивидуальны, уникальны и неповторимы. И порой очень одиноки в этом... не очень совершенном мире и обществе. Но это Ты, Боже, создал этот мир, и создал его таким!

Но что это я о покойниках. О тех, кто уже ничего не добавит. Они сделали, что могли.

А сколько тех, кто делает сейчас и еще много может сделать, как бы общественное мнение не считало их самих и их дела несущественными!

Не так много стран, у которых есть нобелевский лауреат по литературе. А у Беларуси есть! Значит, есть литература, есть культура.

— Один — это не много. Но, Боже, ведь есть! А есть еще Алесь Рязанов! Боже, мне достаточно одного Рязанова! Но ведь и Тебе этого достаточно!

Есть литература, есть искусство, есть наука, есть индустрия, есть техника — всё у нас есть.

— Боже! Ведь ты всё это знаешь! Ты знаешь, что один голос не может перекрыть множество голосов, которые утверждают, что ничего этого в стране нет. А если признают, что что-то есть, то сразу определяют это как русское, польское, еврейское, литовское или еще чье-то, чтобы то, что есть не нарушило их привычной убежденности, что ничего нет.

— Боже! Только не говори мне, что одного моего свидетельства недостаточно! Тебе ведь важен каждый человек! И перед тобой все равны, как бы одиноки ни были люди!

— Боже! Ведь если верить Твоей Книге, ты никогда не был с большинством и правда Тебе всегда была важнее, даже если правды придерживался остаток народа, меньшинство и даже один.

— Ты же знаешь правду, Боже! Тебе не нужно даже моего свидетельства. Одного моего свидетельства и то не надо. А ведь я не один!

Вот я назвал несколько единиц, ярких индивидуальностей, тех, кто делает существующим то, что должно существовать в стране, достойной существования!

Я не один, Боже!

Просто многие молчат.

Они не знают, что с Тобой можно вести диалог. Даже атеисту Акудовичу можно. Значит, и мне можно, и им всем можно.

Даже спорить с Тобой можно. И нужно. Ты ведь слышишь!

Это люди могу не слышать, могут не слушать, могут не хотеть слышать.

Те, кто молчат, знают, что другие могут их не услышать. Могут не понять. А не понимая, могут высмеять. Могут обидеть.

Я тоже это знаю. Меня не раз высмеивали.

И над тем, что я сейчас пишу, многие будут смеяться.

Самые близкие мне люди будут меня журить, ругать и воспитывать. Будут жалеть, когда надо мной будут смеяться те, кто подальше.

— Боже! Мне не надо жалости. Не надо воспитывать меня. Дай мне сил не бояться насмешек, обид, не страдать от непонимания самыми близкими людьми!

— Пощади, Боже, эту страну!

Спаси и сохрани!

Ты можешь! Даже ради меня одного.

А я не один.

И нас не 10, не 50, не 500, не 5000. Много больше.

Я не знаю сколько, Тебе виднее.

Ты же возродил Польшу когда-то, потому что они знали и говорили Тебе и себе: “Jeszcze Polska nie zginęła, kiedy my żyjemy!”

Так и мы говорим:

Не погибла Беларусь, пока мы живы!

Текст впервые был опубликован в блоге Владимира Мацкевича в Фейсбуке: