30 сентября, в среду, Летучий университет начинает серию открытых лекций «Главный вопрос».

О том, что стоит за парадоксальным стремлением «знать о непредсказуемом» и почему работа с будущим сейчас является «главным вопросом» для беларусской нации, мы поговорили с философом и методологом Владимиром Мацкевичем, лекция которого станет первой в этом сезоне.

— Нынешний «сезон» Летучего университета открывается серией открытых лекций «Главный вопрос». То есть университетская жизнь течет круглогодично, но первое публичное событие осени 2015 года, событие, направленное «вовне» университета, — открытие этой серии. Это заставляет предполагать, что она будет несколько иной, чем раньше. Чем эта серия будет в этом году, в чем ее назначение, особенность? Чего Вы сами от нее ждете?

— Собственно, общее ожидание от этих лекций — оно в рамке, в контексте того, для чего вообще делается Летучий университет. Здесь надо сказать немного о нашем представлении о развитии. Поскольку Летучий университет создан в залоге реализации программы культурной политики, которая нацелена на то, чтобы думать Беларусь и развивать ее, то представление о развитии играет здесь ключевую роль.

О развитии много чего можно сказать, но одним из аспектов нашего представления о развитии является то, что развитие не происходит сразу, везде и одномоментно. Развитие — это сложный полипроцесс, многоуровневый, и то, что действительно развивается, проявляется сначала в каких-то очень маленьких, локальных ситуациях. Десять миллионов беларусов не развиваются одновременно, а это развитие намечается в действиях, мыслях, подходах отдельных людей.

И вот, кроме всего прочего, мы ищем тех людей, которые могут стать инициаторами развития, творцами идей, пригодных для будущего развития. И если в цикле лекций «Городу и миру» мы предлагали выступающим презентировать себя и говорить о том, что их непосредственно волнует, то теперь мы хотели бы сосредоточиться на этом самом «главном вопросе». Чтобы человек не просто презентировал себя, но, продумывая содержание лекции, как-то выходил на то, что он может считать «главным вопросом» — не только для себя, но и для беларусского общества.

Репрезентацию этого «главного вопроса» для всего беларусского общества, для гражданского общества, для нации я и вижу целью и назначением этих лекций.

— В таком случае, давайте поговорим о том «главном вопросе», который вы собираетесь поставить сами. Лекция называется «Что можно знать о непредсказуемом, или Что мы знаем о будущем?», и в аннотации к ней вы немного говорите о науке и религии, которые не дают ничего современной философии, когда она пытается работать с будущим. С чем связана такая констатация? Разве природа перестала подчиняться объективным законам? Разве целей Творца больше не существует? Что изменилось и когда?

— Вопрос, конечно, интересный, но отвечать на него нужно долго. Начну вот с чего. Каждый человек — каждый! — очень хорошо знает свое будущее: мы все умрем. И это твердое, незыблемое и практически неоспоримое знание почему-то никого не удовлетворяет, и очень немногие люди заняты тем, что думают о смерти.

Несмотря на это твердое знание того, что будет с нами в будущем, мы продумываем какие-то другие вещи: то, что будет до того, что мы знаем. И сколько бы человеку не оставалось жить — год или неделю — наши мысли, наше сознание занято этим, а не тем точным, закономерным знанием, или целью нашей жизни, которая формулируется в категории смерти.

Эта аналогия мне нужна, чтобы отнестись к тому, как в религии, в христианстве, например, думают о будущем. В христианстве есть уверенность, вера, что в конце нас ждет Конец света, Апокалипсис, Страшный суд. Это не подвергается сомнению, но даже верующие люди, зная это отдаленное будущее, думают о завтрашнем дне, о том, что ждет их самих, их детей, внуков. Поэтому религия не дает в данном случае ответа на насущный вопрос о будущем.

А вот что касается науки, то наивная вера эпохи Просвещения в то, что наука, зная все законы, сможет автоматически предсказывать будущее (например, как это описывается в лапласовском детерминизме), уже в ХХ веке стало не то что бы непопулярно, но очень сильно ограничено. Философы давно пришли к убеждению, что, по крайней мере, в человеческом обществе, в искусственном мире «второй природы» действуют не объективные природные законы, а какие-то другие. И, скажем, Карл Поппер, один из выдающихся философов ХХ века, достаточно убедительно доказал, что по отношению к истории существует такое фундаментальное заблуждение (он его назвал историцизмом), что будущее закономерно и поэтому легко предсказуемо, если эти законы познать. В частности, он подробно разбирает доктрину марксизма о том, что существует закономерная смена формаций, и после нашего настоящего, каковым является капитализм, нас ждет обязательный и неизбежный социализм.

Даже сам Маркс был вынужден признавать, что новая общественно-историческая формация — коммунизм, как он ее назвал, — не наступает без того, чтобы люди его не сотворили сами, сознательно. То есть предшествующие формации Маркс попытался описать как закономерно сменяющие друг друга, а вот коммунизм уже не приходит закономерно на смену предшествующим формациям, он должен быть построен. Построен — это значит, что он непредсказуем: что люди будут хотеть построить, то и будет. При этом, когда люди что-то строят, у них не всегда получается задуманное. Хотели одного, а получили другое, хотели коммунистического счастья и благополучия, а получили сначала военный коммунизм, потом развитой социализм, и оказалось, что это вовсе не то, чего хотели и о чем мечтали.

Поэтому в философии нашего времени распространено убеждение, что то, что будет в будущем, не может быть выведено из прошлого, экстраполировано в соответствии с объективными законами природы. Общество живет как-то иначе.

— То есть меняется сама интенция вопроса. Когда вопрос задается не про природу, а про социальный мир, и еще, наверное, то, зачем этот вопрос задается. Зачем вообще заглядывать в будущее? У науки и религии, от которых вы отстраиваетесь, совершенно разные цели этого «заглядывания». А зачем это вам?

— Я могу сказать, что меня выводит на такого рода вопросы. Во-первых, это убежденность в том, что каждый человек, все люди, человечество, техника, искусство — они все определяются не тем, что было, а тем, что должно быть.

Люди строят дом. Зачем? Затем, чтобы потом — потом! — в нем жить. Люди устанавливают отношения. Зачем? Затем, чтобы потом им было хорошо. Люди вообще все делают потому, что имеют какое-то представление о «потом». И философия — в том числе. Когда она задает действительно серьезные вопросы, она ищет ответы, которые нужны, практичны и имеют значение в том, что будет «потом». А вот как эти вопросы формулировать и как искать ответ на эти вопросы — этим уже занимается особое направление философии, а именно — методология.

Еще будучи студентом, я не только изучал то, что мне преподают, но и искал темы, проблемы, которыми бы мне в будущем было бы интересно заняться. Интересные, проблемные и те, которые требуют приложения сил, интеллекта. И как-то мне попалась книжечка советского социолога Шляпентоха, которая называлась просто, но забавно: «Как сегодня изучают завтра». И я тогда, еще студентом, задумался: а действительно, как сегодня изучают завтра?

При этом я учился не социологии, а психологии, поэтому имел представление об апперцепции, которая есть способность заглядывать в будущее. А вот в чем она состоит, как осуществляется и можно ли научиться этой способностью пользоваться сознательно, более точно — этот вопрос для меня существовал с давних пор.

Другое дело — как подступиться к ответу на этот вопрос. И, честно говоря, у меня был долгий путь к тому, чтобы не просто пытаться заглядывать в будущее, как это делает каждый человек, чем бы он ни занимался. Но попытаться разобраться как методологу с тем, а как же мы можем сегодня что-то знать про завтра.

И ряд накопленных мною ошибок и достижений говорит о том, что эти попытки были не напрасными, что я кое-что об этом уже могу сказать, могу предложить «городу и миру» или при ответе на «главный вопрос» подходы к тому, чтобы знать что-то про завтра и работать с непредсказуемым.

— Я понимаю, что вы хотите сохранить интригу накануне лекции, но можно хотя бы обозначить, о чем идет речь?

— Я готов отказаться от всяких интриг и назвать некоторые вещи, которые потом просто в лекции разверну.

Первое. Метод, которым мы заглядываем в будущее, нельзя взять ни из науки, объектом которой является природа, ни из богословия, объектом которого является замысел Бога, я об этом уже говорил. Но тогда откуда?

Здесь я бы сказал, что главной категорией, главным объектом, которым мы можем и должны заниматься, чтобы заглядывать в будущее, является игра. Не природа, не Творец, а игра.

Игра — это не мое открытие, проблематикой игры философы, ученые и даже богословы занимались достаточно давно. Вся теория вероятности еще в XVII веке возникала из наблюдения за игрой. В ХХ веке к игре было привлечено очень пристальное внимание ученых, мыслителей, интеллектуалов. Достаточно назвать Йохана Хейзингу и его анализ игры в двух основных книгах: «Осень средневековья» и «Homo Ludens». Классическим литературным произведением, возводимым к игре, является книга Гессе «Игра в бисер». То есть игра давно рассматривалась философами и учеными как самостоятельная действительность, и как раз игровые стадии, игровые этапы позволяют нам иначе посмотреть, что такое время: прошлое, настоящее, будущее.

В игровых категориях, в игровых схемах я и попытаюсь развернуть ответ на вопрос: а как же нам работать с непредсказуемым, как нам работать с будущим. Но не все, что в языке обозначается словом «игра», подходит для нового способа работы с будущим. Стохастические игры для этого не подходят. Не вдаваясь в подробности, напомню знаменитое высказывание Альберта Эйнштейна: «Бог не играет в кости», т.е. теория вероятностей и статистика не представляют никакого интереса для новой футурологии.

Второе. Для того чтобы работать с игрой, для того чтобы на базе игровой онтологии построить новую футурологию, нам нужно привлечь еще несколько категорий. И в первую очередь — категорию рефлексии.

В чем состоит рефлексия как то, что позволяет заглядывать в будущее? Дело в том, что сознание и мышление людей всегда и обязательным образом сосредоточено на некотором объекте. То есть, как говорил и на чем строил свою феноменологическую философию Гуссерль, наше сознание — интенционально, т.е. направлено. И то, на что направлено сознание, то и становится его содержанием.

Сознание ученого и все мышление, деятельность ученого, направлены на познание природы и ее закономерностей. Сознание обычного человека тоже может быть направлено на внешний мир и на природу, но чаще всего оно направлено на себя. Мы думаем о себе, мы как-то с собой работаем, мы меняем свои цели, мы можем чему-то научиться — и это все составляет сознание человека.

В ХХ же веке философия попыталась предложить некую иную установку, иную интенцию для человеческого сознания, а именно — направленность сознания на «другого».

Что это значит в нашем контексте? Думать только о том, что существует некий закономерный мир, и все, что происходит вокруг нас, осуществляется по каким-то причинам, которые были в прошлом, и думать только о себе самом и о том, «что я могу знать», как Мамардашвили формулирует основной вопрос философии Декарта, или «что я могу делать», как тот же Мамардашвили формулирует основной вопрос философии после Канта, – этого заведомо недостаточно. Потому что рядом с каждым человеком действует другой человек. Другой человек, обладающий свободой воли, собственными правами и являющийся самоценностью.

И мы живем не в мире, который существует по объективным законам природы, когда все осуществляется само собой, а в мире, созданном людьми, являющимися самодостаточными субъектами, каждый из которых имеет свои устремления, свои цели, свои способности и таланты. И что бы мы ни делали, мы вступаем во взаимодействие с другими людьми. И если мы думаем только о своих действиях, мы не сможем представить себе, что у нас получится во взаимодействии с другими. Рефлексия нужна для того, чтобы мы могли схватывать одновременно и то, что делаем мы сами, и то, что делает «другой», и соотносить между собой.

Удержание этих двух планов — себя и другого — позволяет гораздо лучше видеть то, что получится в результате совместных усилий. То есть этот аспект рефлексии — это втягивание в свое сознание, в свое размышление, в попытку заглянуть в будущее «другого», на которого ты не можешь повлиять.

И третий аспект связан с отношениями с этим самым «другим». Нужно не просто допустить «другого» как «иного», как соразмерного себе субъекта, в свое сознание и свои размышления, но и как-то типологизировать отношения с ним.

И вот для игры мы можем выделить два главных таких отношения, а именно: отношения конкуренции (или конфликта, вражды) и отношения сотрудничества.

«Другой» — это, опять же, одна из постоянных проблем ХХ века. Когда философы ХХ века задумывались о «другом», то они либо выходили на проблематику диалога, как это делали Бубер, Бахтин, либо приходили в экзистенциальный ужас от «другого», как, скажем, Сартр, у которого есть знаменитый афоризм: «Другие — это ад». Ведь другие — это те, кто постоянно мешают нам достигать собственных целей! Другие — это то, что постоянно требует от нас соблюдения социальных условностей, уважения их прав, поэтому мы не можем быть сами собой, пока существуют другие.

И вот бахтинское отношение к другому как диалог и сартровский экзистенциальный ужас от того, что существуют другие, — это совершенно разные рефлексивные подходы к тому, что у «нас» происходит с «другим».

Дальше я бы напомнил о беларусском философе Киме Хадееве, который попробовал размышлять о «другом» совершенно» в ином залоге, он придумал такую категорию: «навстречность». То есть «другой» — это не то, что вселяет в меня ужас, это то, что представляет для меня интересе, причем самостоятельный интерес. И я не только сам делаю шаг навстречу, но и ожидаю от другого «навстречного» движения.

Еще в этом месте для меня важны рассуждения о рефлексии Владимира Лефевра, из его книги еще 1970-х годов «Конфликтующие структуры», где он выделял эти два больших типа отношений с «другим», а именно: отношения конфликтные и отношения сотрудничества. Так вот, несмотря на то, что эти типы вроде бы противоположны, у них есть много общего, особенно если мы берем аспект рефлексии «другого». И тогда мы можем ставить себе практические задачи. Мы можем не приходить в экзистенциальный ужас от присутствия «другого, а сознательно вступать в отношения, вести игру как в шахматах или в спортивных единоборствах.

И в спортивных единоборствах, и в шахматах нужно очень хорошо рефлектировать и предсказывать ходы «другого». Боксер, чтобы победить, должен правильно ожидать удара соперника. Шахматист, чтобы достичь своих целей, должен просчитывать ходы своего партнера по шахматам. То же самое происходит в политике, в бизнесе, в образовании. Все, с чем имеет дело гуманитаристика, — это вот эти двоичные, партнерские, «навстречные» отношения. И техника выстраивания этих отношений нужна не только, чтобы их построить, но и для того, чтобы видеть будущее. Или, во всяком случае, определять то, что мы делаем, исходя из желаемого будущего.

Поэтому будущее было, остается и будет для нас непредсказуемым. Но мы очень часто получаем то, что хотим, если правильно действуем сегодня.

— Из того, что вы говорите, у меня возникает стойкое ощущение, что речь идет не о знании будущего, а об организации некоторого общего движения в будущее. В соответствии со всеми современными идеалами и представлениями. То есть речь не о познавательном процессе, а о процессе деятельном, творческом. Не познание, а творение?

— Да, именно так. И я бы здесь затронул другой аспект, а именно: детского и взрослого отношения к миру.

Вы наблюдали когда-нибудь, как дети рисуют? Они садятся перед чистым листом бумаги, у них есть краски, фломастеры или карандаши, и они начинают рисовать. До определенного возраста попробуйте спросить у ребенка: что он будет рисовать? Он вам не скажет. Он будет рисовать, а потом обозначит каким-то словом то, что получится. Он делает, не зная, что у него получится. А потом говорит: вот, получилась собачка или домик, или мама с папой. Это детское отношение к тому, что ты делаешь сейчас. Делаешь сейчас — а что получится в будущем? Что-нибудь да получится.

Легко говорить про детей, но ведь взрослые люди тоже часто так делают. Особенно в гуманитарных областях. Глупо думать, что авиационный конструктор или дизайнер автомобиля не знает, что он будет делать, когда он садится за работу. Там все в порядке. Он знает, что он будет проектировать такой-то самолет, с такими-то характеристиками.

А вот когда порой спрашиваешь у политика: «Что ты делаешь, что у тебя получится?» — «Ну, что-то делаю, и что-то получится». И мы наблюдаем всякие уродства, которые в результате этого получаются. Примерно такие же уродства, как если непредвзято посмотреть на детский рисунок — не глазами умиляющихся родителей, а глазами постороннего человека.

И — да, мы можем организовывать только свои действия здесь и сейчас, свои сегодняшние действия, но исходя из чего мы их организуем? Исходя из прошлого? «Мы так привыкли, нас так научили, поэтому сегодня мы делаем так, потому что так делали вчера». И поэтому очень многие вопросы, затруднения в политике, образовании, культуре у нас не решаются, потому что инсталляция сознания, интенциональность сознания не организована правильно.

Нужна совершенно иная организация работы. Я должен знать, что у меня должно получится, и то, что должно быть, является организующим началом моей сегодняшней работы. Почему нужно думать о непредсказуемом будущем? Для того чтобы организовывать себя настоящего. А не наоборот.

— Есть такое устойчивое уже выражение: «образ будущего». Научный подход связан с законосообразностью, образ будущего науки определяется законом. В религии конечная цель задает образ будущего. А что можно сказать про образ будущего в вашем подходе — в подходе, когда будущее скорее полагается, чем познается, т.е. работа с будущим — это творение? Чему «сообразно» будущее в игровом подходе?

— Наверное, я еще не нашел такого замечательного слова, которое можно было бы поместить в этот ряд. Здесь, наверное, нужно апеллировать к способности воображения.

Вспоминая, опять же, предшествующую философию, мне вспоминается слово, изобретенное Голосовкером в 20-30-е годы прошлого века, в очень мрачный для советских людей период. Он говорил об иммагинативном абсолюте.

Иммагинативный абсолют — это такая идеальная конструкция, которая, с одной стороны, наделяется чертами абсолютности, т.е. обязательности. Обязательности, которая сродни объективным законам в науке, которая сродни абсолютной воле Бога. Но природа этого абсолюта иммагинативная. То есть воображаемая. Она базируется на творческой способности свободного сознания, свободного человека. Наверное, это будет звучать немного коряво, но я бы сказал, что в игровой действительности будущее не законоосообразно и не целесообразно, а сообразно иммагинатовному абсолюту.

— Ну, и еще раз, возвращаясь к замыслу серии открытых лекций «Главный вопрос»: почему вы считаете репрезентацию именно подхода работы с будущим главным сейчас для беларусского общества, для беларусской нации? Это связано с ситуацией здесь и сейчас или, может быть, с ближайшим будущим?

— Думаю, что «главных вопросов» не так много: что было, что есть и что будет? В чем смысл? Кто я? Кто мы? Что я могу знать? Что я (мы) могу (можем) делать? Зачем мы друг другу, зачем нам жить вместе, а не порознь? Вот, примерно, в таком круге вертятся все вопросы, которые в тот или иной момент становятся главными.

Почему я темой своей лекции сделал вариант, составленный из двух вопросов из этого ряда: «Что будет или может быть?» и «Что я (мы) можем об этом знать?» Да потому, что сейчас в Беларуси все знают ближайшее будущее. Знают, что будет 11 октября, знают, что будет после. И никому не нравится это знание того, что будет, и само то, что будет, — тоже никому не нравится.

И есть иллюзия, что знать будущее легко. И что изменить ничего нельзя. И надеяться можно только на чудо: «А вдруг! Вдруг все как-то само изменится». Мне, в свою очередь, очень не нравятся такие настроения. А следствия из таких настроений мне даже противны. Вот я и размышляю сейчас о том, как мне, нам, быть в такой ситуации! И хочу не просто поделиться своими размышлениями, а втянуть в эти размышления как можно больше тех, кто склонен и способен размышлять.

Беседовала Оксана Шелест

Видеозапись открытой лекции:

См. также:

• Текст расшифровки открытой лекции Владимира Мацкевича

• Отчет об открытой лекции Владимира Мацкевича