Страной правит диктатор. Диктатура опирается на безответственное меньшинство, состоящее из людей, лично отобранных диктатором, назначенных контролировать все ресурсы и средства в стране.

Если существует меньшинство, служащее опорой диктатуры, то логично было бы предположить существование большинства, противостоящего этому меньшинству. Но логика не всегда соответствует фактам. Такого большинства в стране нет. Есть множество меньшинств, интересы которых иногда совпадают с интересами меньшинства, на которое опирается режим, а иногда не совпадают.

Правящий режим лавирует между интересами разных меньшинств, не допуская возникновения альянсов между ними, т.е. возникновения такого большинства, которое могло бы иметь общие интересы и осознано защищать их.

Беларусское общество — это множество меньшинств, плохо понимающих свои интересы, не желающих понимать интересы других меньшинств, не способных к сотрудничеству между собой.

21 июня — близко

Осталось две недели до того, как будут «согласованы позиции Беларуси и России по интеграции» в рамках т.н. «Союзного государства».

Приходится писать «согласованы позиции Беларуси и России» — но это неправильная форма речи. Это не позиция Беларуси, а только позиция отдельных персон в рабочей группе. Это персоны из числа того самого безответственного меньшинства, на которое опирается диктаторский режим.

Один из таких персон — премьер-министр Сергей Румас. Румас надеется к 21 июня согласовать итоговый документ на 90%. По его собственному утверждению, документ уже согласован на 70%, осталось согласовать 20%, а 10% пусть останутся не согласованными.

Что значат такие слова Румаса? На что он надеется?

Если подходить к проблеме ответственно, то нужно признать, что эти слова не означают ровным счетом ничего. Риторическая магия цифр, которые не имеют никакого содержания. Что могут означать проценты в том, о чем ничего не известно?

Это как в анекдоте про летчиков, когда командир спрашивает у второго пилота:

— Приборы?

— 40.

— Что «40»?

— А что «приборы»?

Вот на таком уровне безответственный премьер Сергей Румас разговаривает с прессой, называя какие-то проценты — 70%, 90%. О чем это?

А это о «союзном договоре». Что мы знаем об этом?

• На мои вопросы к главе государства об угрозе независимости я получил письмо от первого заместителя министра иностранных дел Андрея Евдоченко. Но ответов в письме не было. Что ж! Я рядовой гражданин, должен быть благодарен уже за то, что МИД снизошел до реакции на мои вопросы. А ведь мог бы и не обратить внимания вообще.
• Депутат ПП НС Анна Канопацкая тоже не удостоилась ответа на свой запрос о содержании документа, который согласовывается до 21 июня.
• Правда, другая депутат Елена Анисим, кажется, получила ответы на свои вопросы, но никому о них не рассказала.

Почему доцент московского вуза, депортированный когда-то из Беларуси Андрей Суздальцев знает содержание этого тайного документа, а я не могу этого знать? Даже депутаты — «народные избранники» — не могут этого знать?

Российский министр Сергей Лавров совершенно цинично заявляет, что это не наше дело: придет время, и нам все расскажут.

Что расскажут? Что мы уже больше не беларусы, а россияне? И нет больше такой страны — Республика Беларусь, а в Российской Федерации появились шесть новых областей и еще один федеральный округ?

Не может такого быть? А почему бы и нет? Мы ведь ничего не знаем! Не знаем, что согласовано на 70%, в чем противоречия оставшихся 10%. Что означают эти проценты: количество согласованных слов в документе или остатки суверенитета?

Замминистра не обязан отвечать мне. Он безответственен передо мной.

Депутат Анисим не обязана рассказывать своим избирателям о том, что ей ответили безответственные перед ней и перед нами члены рабочей группы.

Румас не обязан рассказывать о том, за что сам не отвечает.

Страной правит диктатор. Диктатор ни перед кем не отвечает. Он опирается на меньшинство, которое отвечает перед ним, но не перед нами, и даже не перед самим этим меньшинством.

В чьих интересах сейчас действует диктатор? Точно не в наших интересах. Если ему выставлен ультиматум, а не просто назначен дедлайн, то он действует даже не в своих интересах. Он просто спасается.

А что же мы? Не большинство, и даже не организованное меньшинство, а просто небезразличные люди, озабоченные судьбой страны. Мы все же кое-что можем знать:

• Мы можем знать, что для аншлюса, который будет называться «углублением интеграции», придется изменить Конституции в обеих странах — и у нас, и в России.
• Мы уже знаем, что изменения Конституции готовятся — и у нас, и в России.
• Мы можем знать, зачем эти изменения будут сделаны. Яснее с тем, зачем это в России — чтобы решить «проблему 2024» и продлить правление Путина. Зачем изменять Конституцию у нас, все только гадают.
• И мы можем знать, и уже знаем, что изменение Конституции в Беларуси будет незаконным и юридически ничтожным. То есть, ни 10%, ни 90% изменений не будут законными, если процедура внесения изменений в Конституцию не будет правильной, демократичной и прозрачной.

Отвечая себе на кантовский вопрос: «Что я/мы можем знать?», нужно иметь в виду ответ и на следующую часть вопроса: «Что я/мы должны делать?» Что мы должны делать в свете того, что мы знаем сейчас, и можем знать, если захотим знать?

Сергей Румас пропускает две первые части вопроса. Он не хочет говорить, что мы знаем, и о чем хотим знать. Он не хочет обсуждать, что нам делать. Его российский партнер и вовсе говорит, что не нашего ума это дело, поэтому нам не надо ничего делать, а то, что нам позволено будет узнать, нам сообщат, когда сочтут нужным.

Но Кант жил давно, так давно, что тогда люди не прятались за коллективной безответственностью, а задавали принципиальные вопросы самим себе и отвечали на них принципиально. Кант спрашивал, что Я могу знать, что Я должен делать, на что Я могу надеяться. А Румас с Лавровым пусть надеются, на что хотят.

Итак, я. Что я знаю, что делаю, на что надеюсь:

• Я знал еще в декабре 2018 года о том, как в Кремле собираются решать «проблему 2024». Знал, и всем рассказал. Мне почти никто не поверил. Даже самые вдумчивые люди мне тогда говорили, что существуют другие варианты решения, попроще. И аншлюс — это моя паранойя. Сейчас уже никто так мне не говорит. То, что я мог знать тогда, сегодня знают почти все. Знают, или могут знать то, что так тщательно скрывается президентами, премьер-министрами, членами рабочих групп.
• Я знаю, что нужно делать. Знать, что нужно делать, не совпадает автоматически с тем, что должен делать.

Я знаю, что:

1. Нужно игнорировать манипулятивные симуляции под названием «выборы». Требовать отставки Ермошиной, открытого формирования избирательных комиссий при минимальном участии исполнительной вертикали. Только общественные комиссии, только присяжные руководители этих комиссий. Никаких назначенцев. Исполкомы могут быть наблюдателями в избирательных комиссиях, следить за законностью их функционирования.
2. Никаких референдумов втемную по изменениям в конституцию, которые не обсуждались. Никаких «групп мудрецов» и безответственного состава т.н. Конституционного суда. Легитимная Конституция может быть создана только Учредительным собранием. Учредительное собрание нужно собирать. Его делегатов нужно выбирать. И выбирать в стране, где уж четверть века нет выборов, и до того тоже не было три четверти века. То есть, выборов не было практически никогда. Что я должен делать, зная, что нужно делать?
3. Должен ли я делать то, что нужно делать, если я с этим заведомо не справлюсь, т.е. не смогу? Отсутствие внятного ответа на это вопрос останавливает меня в моих действиях. Ответ на вопрос «Что я должен делать» упирается в ответ на другой вопрос «Что я могу делать?» То есть, могу ли я надеяться, что делая то, что должен, я получу результат? Надежды часто бывают тщетными именно потому, что люди делают то, чего не могут.
4. Николай Статкевич не может стать президентом, а делает вид, что может. Елена Анисим тоже делает вид, но не может. Николай Автухович выдвигает ультиматум, которого Лукашенко не боится. Анатолий Лебедько требует ответа на свои вопросы, не имея сил этого ответа добиться.

Я предлагаю созвать Учредительное собрание. Чем я отличаюсь от всех тех, кто делает то, чего не может сделать? Ведь все мне так и говорят: Учредительное собрание — утопия! Да, я знаю. Я не могу собрать Учредительное собрание. Но все же, я отличаюсь.

Я знаю, что я могу знать. Знаю, то, что уже сейчас знаю, и знаю то, что мне нужно узнать. Я знаю, что я могу делать, чего не могу и что должен делать. И я знаю, чего стоят мои надежды.

Итак:

1. Учредительное собрание может быть созвано только по настоятельному требованию большинства. Большинства в стране нет, есть множество меньшинств, несогласных друг с другом и спорящих по пустякам.
2. Нужен диалог между меньшинствами и собирание из меньшинств хотя бы относительного большинства. Большинство — это кратковременное единство непохожих по одному маленькому вопросу. Так разные непохожие друг на друга британцы сложились в большинство Брексита. Маленькое, незначительное большинство, которое снова рассыпалось на мелкие меньшинства сразу после референдума. Народное волеизъявление всегда может быть только таким.
3. Нужно собрать большинство на короткое время, по локальному вопросу, который на это короткое время станет самым актуальным и принципиальным. То есть, нужно на время забыть про пенсии, коммунальные услуги, даже АЭС и аккумуляторный завод. Самый актуальный и принципиальный вопрос сейчас — это защита суверенитета. Не нужно тонкостей и выяснения того, а сколько того суверенитета у нас было и осталось в процентах или в литрах и километрах. Сейчас это все вторично и несущественно. Сейчас важно только одно — будет суверенная Беларусь на карте мира или нет.
4. Суверенитет сейчас зависит от формулировок Конституции, которая несовершенна, но может стать еще хуже, может стать свидетельством о смерти суверенной страны. Поэтому принципиальный вопрос о суверенитете сводится к проблеме принятия законной Конституции — Основного закона, гарантирующего суверенитет на все времена.
5. Законная Конституция может быть разработана только Учредительным собранием и принята всем народом. Либо через поручение Учредительному собранию ее принять, либо после завершения работы Учредительного собрания, Конституция принимается на референдуме. Все иные способы написания текста могут называться конституциями, но Конституцией — учреждающим государство документом, быть не могут.
6. Зная все это, я должен начинать это делать. Но я знаю это один. Знаю, что то же самое знают еще несколько человек в стране. Должен ли я собрать этих знающих, чтобы объединить наши усилия? Конечно! Но, во-первых, этих людей очень мало, это даже не меньшинство общества, это просто единицы. Во-вторых, у меня нет ресурсов, сил, социального капитала, простого взаимопонимания с другими, для того, чтобы это сделать.
7. Мне часто говорят, что если уж я всех и все критикую, то собрал бы группу своих единомышленников и создал бы свою партию. Да, это возможно. Думаю, при тех условиях и ресурсах я мог бы собрать нечто, вроде партии. И членов было бы побольше, чем в «Хартии’97», в БХД, во всех трех социал-демократических партиях, а может и больше чем в БНФ и ОГП.

А смысл? Чем такая группировка отличалась бы от всех перечисленных? Возможно, в мою «партию» входили бы люди, которые не продали бы ее, как это делали социал-демократы дважды, продавая партию на время «выборов» Козулину. Но и все. На большее надеяться не приходится.

Мне не нужна еще одна мелкая и невлиятельная «партия», мне нужны ресурсы всей оппозиции. Это утопия, говорят мне. Да, это сейчас утопия. Но на меньшее я не согласен. Не потому, что упрямый и вредный, а потому, что с меньшими ресурсами ничего сделать нельзя.

8. Мне еще говорят: «Созови форум единомышленников». Как вариант — Конгресс демократических сил или еще что-то подобное. Я не хочу этого делать.

Во-первых, потому, что если я соберу на такой форум/конгресс своих единомышленников, то это будет маленький междусобойчик, типа той «партии», о которой я говорил только что. А кому это надо?

Во-вторых, если собрать широкий конгресс представителей всех политических сил и движений, лидером мнений во всех социальных стратах, всех, для кого суверенитет хоть что-то значит, будет обычный базар, как на всех такого рода собраниях. Что ж я на других конгрессах не был?

9. Да, нужно собрать широкое собрание всех людей доброй воли в стране, чтобы остановить то национальное предательство, которое сейчас совершается безответственным меньшинством, на котором держится диктатура. Это предательство может совершиться уже 21 июня (подозрительная дата), а может быть отложено до другого удобного момента, ведь до 2024 года еще есть время.
10. Это собрание должно быть представительным. То есть, участники и делегаты должны представлять не самих себя, какими бы важными персонами они ни были, а за каждым должны стоять другие граждане, которые их делегируют, которые им доверяют озвучивать их интересы и цели.

Делегировать на такое собрание участников могут партии, движения, НГО, церкви, профсоюзы, творческие союзы, этнические группы, трудовые коллективы и прочие. Поэтому, прежде чем начинать это делать, нужен оргкомитет такого собрания — модель будущего собрания/конгресса, который в свою очередь модель будущего Учредительного собрания.

Один, даже очень важный человек не сможет этого организовать, ни одному одиночке никто не поверит и не доверит. Я даже не знаю сейчас в стране таких людей, которые могли бы это предложить. Я точно не могу, мне не поверят в партиях, в бизнесе, в церквях и профсоюзах, даже в НГО не все. Все, на что я могу рассчитывать — это 20-30 тыс. людей, которые хотя бы услышат мои слова (проверено моим открытым письмом в апреле).

Кто может больше? Автухович, Короткевич, Лебедько, Анисим, Статкевич — кто? Никто из названных. А те, кто отзовется на предложения названных людей, не будут иметь репрезентативного вида. Куда больше возможностей имеет Светлана Алексиевич, но и ее возможности не так уж больше, чем мои и всех названных.

11. Можем ли мы сложить в один голос голоса тех, кого я только что назвал? И не только их, но и Бахаревича с Мартиновичем, и Рязанова с Некляевым, и Федуты с Шушкевичем, и Рудого с Данейко, и Прокопени с Мамоненко?

Сложить в один голос, который нужен, чтобы создать оргкомитет национального конгресса, модели Учредительного собрания и начать весь этот путь. Не знаю. Может быть, и можно. Я знаю, что нужно и должно. Но вот можно ли? Во всяком случае, я этого не могу. Могу только поискать того, кто может. Пока не вижу, но искать надо. Ищу.

12. У оргкомитета, за членами которого должны стоять основные меньшинства (оппозиция, деятели культуры, бизнес, местные сообщества, церковные общины, разные другие меньшинства), должна быть только одна задача: собрать широкий представительный конгресс сторонников суверенитета.
13. В повестке дня такого конгресса должен быть только один вопрос: созыв Учредительного собрания по принятию новой Конституции Республики Беларусь.

Все остальное из происходящего в стране сейчас важно, значимо, интересно для разных меньшинств, но для всех и каждого сейчас важно только это — мы остаемся хозяевами в своей стране, мы можем сами решать все то, чем мы сейчас заняты и озабочены, или за нас будут все решать другие? То есть — суверенитет.

Как мне убедить относительное большинство в том, какая это величайшая ценность — суверенитет? Без которого нет свободы, нет равенства, нет справедливости в нашем собственном понимании.

Как убедить, что суверенитет нужно и можно защищать и защитить?

Как убедить в том, что единственным инструментом защиты и гарантии суверенитета является Учредительное собрание?

Как убедить, что к Учредительному собранию ведет очень долгий путь, но этот путь, как и любой другой, начинается с первого шага? И этот шаг нужно сделать. Каждый сам делает этот первый шаг, выходя на общий путь со своего места, в котором он сейчас находится.

А где находится сейчас каждый из беларусов? Каждое из меньшинств находится на своем месте, а вот единственное большинство, о котором возможно говорить и думать, находится в заблуждении. Да-да, это именно то место, где сейчас находится большинство беларусов — заблуждение.

И диктатор, и то меньшинство, на которое он опирается, и их московские коллеги прикладывают все силы, чтобы большинство в Беларуси пребывало в заблуждении и неведении.

Я пытаюсь вывести тех, кто меня слышит, из этого гиблого места. Знание — сила! Это пока все, что я должен и могу делать. И могу надеяться, что со времен Бэкона, Канта и Просвещения знание не утратило своей силы.

Текст впервые был опубликован на Naviny.by.